![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
Таки втиснула все остальное в этот последний пост, что радует чрезвычайно.
Начало (1), (2) – и вот окончание.
Мирзаян с Бережковым дружили семьями, благодаря этому и я у Володи с Люсей была пару раз в их квартире на Белорусской. Вроде помнится, что не просто так мы сидели у них на кухне, а по делу: вдохновленные сборником Мирзаяна, решили и для Бережкова тоже сделать сборник. Но тут нас, кажется, кто-то опередил. А может, у Володи не было тогда времени работать над текстом, не помню. Мне безумно нравились тогда и песни Бережкова, и как он их пел: широко раскрывая рот, растягивая гласные, странным и непривычным образом модулируя громкость. Мне нравились его хорошие тексты, идеально ложившиеся на нетривиальную музыку, его флирт с роком, экспериментирование с новыми формами, его яркая, оригинальная личность, обреченная на маргинальность - и при этом отсутствие малейшего намека на позу.
На концертах он рассказывал про таинственное поэтическое общество «СМОГ» («Самое Молодое Общество Гениев»), пел про пыльные московские дворы с золотыми шарами (я и сама росла в таком), про дальние страны, где раскуривают трубки, позже про прилетевших грачей на картине Саврасова, про жестоких детей и позднюю свободу.
Выбирая чужие стихи с большим вкусом, Бережков писал на них изысканную и пронзительную музыку, оттачивающую и дополняющую содержание стихов. Из них две мои любимые – «Прощание с друзьями» на стихи Заболоцкого и «Я не помнил ни бед, ни обид…» на стихи О.Чухонцева; похожая мирзаяновская «Ранним утром, покуда светает» на его же стихи написана позже, как будто Мирзаян тоже не мог оставить вниманием такого замечательного поэта.
А в песне «Сорок сороков» (отрывок из поэмы Виктора Коркии), Бережков оригинально поет о самом себе в третьем лице.
Но в основном Бережков писал на свои собственные стихи, и тоже очень хорошие. Я любила из ранних «Мы встретились в Раю…», «Это в дальних-дальних странах...», из поздних (то есть теперь уже средних по времени, а тогда они были поздними, так как писались при мне) –«Тайнинку», «Соломинку», «Луковку» тоже, и конечно «Грачей» и «Кадаши».
Что же касается действительно поздних, песен постперестроечного периода – то с ними я толком не знакома и не знаю, что сказать. У меня есть диск, на котором штук семь неизвестных мне песен 90-х годов. Практически в каждой - то иконка, то церковка, то святой какой, то праздник православный – все это бесконечно меня отдаляет, чтоб не сказать отталкивает. Хотела дать здесь ссылок на Бережкова (того, которого любила) – а то меня все преследует мысль о том, что народ его как не знал, так и не знает. Однако смогла найти только какие-то ram-файлы, а они у меня не проигрываются. Подскажите, если кто знает, как найти mp3 этих песен:
· В широких шляпах, в длинных пиджаках… — Прощание с друзьями (Стихи Н.Заболоцкого)
· Я не помнил ни бед, ни обид… — (Стихи О.Чухонцева)
· Привыкли мы славить во все времена… — Пиросмани (Стихи Т.Табидзе)
· Эта женщина недописана... - Брошенная поэма (Стихи Л.Губанова)
·
· Мы встретились в Раю… — Танцы-6
· Это в дальних-дальних странах...
· На станции Тайнинка по Яузе-реке… — Тайнинка
· Нет проще ничего, нет ничего обычней… — Соломинка
· Прилетели грачи, но печальна земля… — Саврасов. Грачи прилетели
· Как в этот город вели все дороги… — Камо грядеши
· Любите меня, пока я жива… — Вера. Памяти В.Матвеевой
· Осталась церковь в Кадашах… — Кадаши
Володя и Алик были на моей отвальной в январе 1991 года, и этим я страшно горжусь. Помню, что Миша Смоляр записывал, профессионально, как всегда – ах, отзовался бы с одноклассников.ру, вдруг у него записи остались. Алик, конечно же, пел «Мне говорят, что нужно уезжать» и «Песню исхода», а что пел Володя, не помню – но наверное, мои любимые, перечисленные выше («Грачи», «Кадаши», «Прощание с друзьями») и «Еврейскую» на стихи Зусмана (только попав в Израиль, понимаешь, как мало она имеет к нему отношения). Понятно, что в первые мои годы в Израиле бывшесоветская АП, которая и так-то меня в последние московские годы не шибко интересовала, была и вовсе заброшена на пыльные задворки. Так что можно сказать, что на отвальной я прощалась не только с друзьями и с Москвой, но и со всей авторской песней заодно.
Однако перед тем как сказать АП прощальный шалом, я ей устроила такой подарочек от всей души, что мама не горюй. Сначала я этим подарком гордилась, затем стыдилась, теперь и то, и другое вместе. Попробую однако изложить по порядку, хотя какой тут порядок, если я ну совсем не понимаю, как поделить именно этот кусок моей жизни между двумя мемуарами – этим и французским. Вот что: попробую рассказать здесь коротко, а в тот, будущий, добавить всякого французского, если когда-нибудь его вообще напишу.
Итак, в 1989 году Дуньку в лице меня пустили в Париж. Первый раз вообще за границу, и сразу в Париж! – было от чего дежурно прослезиться на перроне Gare du Nord (разумеется, я ехала поездами, самолетом было страшно дорого). Привыкнув немного к воздуху Парижа, я решительно (нет, все же нерешительно) направилась в квартал Сен-Мишель, в редакцию журнала “Paroles et Musique” (о котором опять же расскажу, если напишу французский мемуар). Ибо, как и у всякого уважающего себя советского человека, у нас с собой было! У нас с собой была большая статья об авторской песне в СССР, которую я написала на своем французском как умела, а мой приятель Дидье, работавший тогда при французском посольстве, перевел ее на нормальный литературный французский. Свалившись на голову главному редактору Ришару Каннаво, я поразила его глубокими познаниями во французской песне (а в особенности, видимо, знанием его собственных статей про Клера и Сушона) – так что ему ничего не оставалось, как принять статью из моих дрожащих рук и обещать мне позвонить, когда ознакомится.
Ну, короче, на следующий день звонок: говорит Ришар Каннаво. – У меня сердце в пятки. – Мы хотим напечатать вашу статью, но увы, много заплатить не можем – всего 2500 франков. Согласны? – Согласна ли я? Да это ж просто немыслимая сумма! На что я ее потратила – это уже совсем другая история, а я лучше расскажу про статью. Напечатали ее в мартовском номере 1989 года:

на обложке - Бернар Лавилье, а в списке главных статей – моя "perestroika"!
Разумеется, ни Горбачев, ни все эти серпы-молоты, ни название “Les mots contre la Kulture” и не ночевали в скромном оригинальном варианте, а были пришпандорены продажными западными журналистами для пущей броскости. Но безусловно, та доля попсы, с которой пришлось примириться моей попсоненавистнической и антикоммерческой натуре, была минимальной и десять раз стоила публикации в этом замечательном журнале. Конечно же, ничто из того, что вызывало протест в моей воспитанной по-советски душе, сегодня меня нисколько не коробит. Название («Слова против культуры») вообще замечательное: слово «Kulture» намеренно написано с ошибкой – как бы «культура в кавычках».
В своей статье я сначала рассказывала про троих великих (Окуджава – "городской романс", Высоцкий – "народный герой", Галич – "гражданин"). Затем спрашивала себя, что я вижу после троих великих, оглядываясь вокруг. После них я видела попсово-коммерческий тренд (Никитины етс), походно-романтический (то, что Мирзаян смешно называл «костер-топор-березы-слезы») и камерно-философское направление. На котором я, собственно, и желала остановиться, тем более что если в музыкальном сопровождении и могло оказаться что-то интересное для французского уха, то это там. Не говоря уж о тех самых “Les mots contre la Kulture”.
Далее я рассказывала про Мирзаяна («Поэзия, положенная на музыку») и про Бережкова («Потерянное поколение»), по дороге упомянув еще довольно много имен. Всех в доброжелательном ключе, за исключением Долиной. Про Долину я поведала французскому народу не только то, что она мнит себя самой-самой (было дело), но и про песню, спертую у Бережкова. Делая это, я ни на минуту не задумывалась, надо или не надо: разум возмущенный кипел и уж больно хотелось отомстить за Бережкова, махнувшего на это дело рукой. Лет через десять мне стало стыдно за такую мелочность, но теперь, после оживленной дискуссии в прошлом посте, мне кажется, что и поделом (говорят, Бережкова до сих пор спрашивают, зачем он зачем он спёр у Долиной этот припев, а он только сокрушённо вздыхает). Впрочем, все равно сегодня этой статьи в тырнете нет (только обложка номера), так что и ладно.
Таким вот, значит, образом, на этой французской статье да на отвальной и закончился мой диссидентско-лирико-философский этап увлечения АП. Незадолго до моего отъезда Лешка принес мне кассету некоего Михаила Щербакова и сказал, что это и есть будущее АП. Послушала пару песен: чего-то такое про Крым (недаром его Ким хвалил) – подумаешь, тоже мне будущее.
Лет семь прожив в Израиле, к авторской песне не приближалась ни на шаг. Впрочем, в 1996 году Щербаков приехал в Израиль с концертом. Леша же в то время проводил в своем Фонде "Общественное Мнение" социологическое исследование аудитории Щербакова и по его результатам издал книжку под названием "Как варяг, наблюдающий нравы славян" и прислал ее мне, нам надо было только подъехать в Иерусалим и забрать ее - непосредственно у Щербакова. По этому поводу мы с Левкой вытащили из сундука две запылившиеся кассеты Щербакова и стали их слушать. Слушали мы их, как сейчас помню, по дороге на север нашей необъятной исторической родины. На сей раз благосклонно постановили, что вроде и ничего песни, но новое с трудом воспринимается, да и старое тоже с трудом, потому как отвыкли. Да и вообще российские барды, в частности этот новый – дело мрачное, темное, камерное, несколько пассе, а у нас тут слева море сверкает синее, справа – гора Кармель зеленая, впереди Хайфа – ну какие тут ваще барды? – думали мы. Не могу не добавить, что никогда не виденный Михаил Щербаков по этим песням представлялся мне тогда почему-то высоким стройным красавчиком, да еще и с усами – что-то вроде Кочеткова. Ну, бывает. А книжку про Щербакова у Щербакова так и не получилось забрать, о каковом сюре неоднократно вспоминали уже потом, заделавшись его фанатами.
В 1998 году Щербаков снова приехал в Израиль на гастроли. И в третий раз закинул старик невод. Нет, ну теперь-то уж точно надо было пойти – а то так и слышно отовсюду: Щербаков- Щербаков, сколько ж можно? Будущая
ksanurka, по случаю работавшая тогда с Левкой в иерусалимской «Гидрологической службе», организовала хитрый гешефт. На концертах продаются все кассеты МЩ в количестве 10 штук. Все десять каждому не поднять – а так пойдем на концерт и купим каждый по паре и друг другу перепишем. Так и сделали. Концерт меня совершенно поразил: начиная с внешности автора, несколько отличной от усатого красавчика, и кончая непривычным ведением концерта (отвечание на записки - видно, что традиционное - и ворчливое брюзжание по поводу все и вся). Ну и сами песни, конечно – уж что тут говорить... Впрочем, тут у нас с Левкой расхождение. Он утверждает, что именно с того момента полюбил МЩ окончательно, беззаветно и бесповоротно. А я точно помню, как, выходя с концерта, мы сказали друг другу: ого! это мощно и талантливо и ни на что не похоже – но столь замысловато и мрачно, что на концерт вот сходили и хорошо, а так вряд ли будем слушать каждый день.
Я ошибалась. Слушали, пока переписывали кассеты, потом слушали еще. И еще. Необычно. Мастерски. Ярко. Глубоко. Неисчерпаемо. Нашли сайт www.blackalpinist.com/scherbakov/, подписались на рассылку. Лешка прислал второй тур анкеты ФОМ – проект Щ-2. И все еще вопросы типа «Когда вы подсели на песни МЩ» умиляли и смешили. – Никто никуда и не думал подсаживаться – с достоинством отвечала я анкете, - песни отличные, очень нравятся, это да – но фанат не я: как захочу выключить – так и выключу, да и другим впарить не стремлюсь. И снова ошибалась: под определение «фанат» мы с Левкой попали довольно скоро.
В 2002 году, когда Дима Полонский, тогдашний редактор сайта, объявил конкурс на свое замещение, Левке приглянулась идея стать его преемником. Как раз Дима собирался приехать в Израиль в гости, и к его приезду мы устроили торжественно-шутливую передачу полномочий, собрав «1-й израильский съезд любителей Щербакова». Это получилось очень хорошо, смешно и тепло, и мы ввели эти "съезды" в традицию (номер 2, номер 3), знакомясь при этом каждый раз с интересными, яркими и совершенно замечательными людьми. Тут такая штука получается: если человек любит МЩ – он всегда яркий и неординарный, серых не бывает. Поэтому когда видишь такого человека, автоматически предполагаешь, что он любит МЩ, ну а если нет, то в силу досадного недоразумения его просто не знает, и тогда надо срочно просветить и заставить любить. Лет пять нам понадобилось, чтоб понять, что вероятность подсадки клиента 50 на 50, и прекратить это дурацкое миссионерство. Со временем вернулась также способность слушать песни других авторов (не всех) – но Щербаков до сих пор остается единственным и непревзойденным. При этом я, казалось бы, я лишаю себя дополнительной духовно-эстетической песенной пищи – но это только кажется. У МЩ песен много, половина из них бесконечна – хватает надолго.
Ну и вот, на этом заканчивается история моих отношений с авторской песней в трех частях, начавшаяся вполне стандартно, а затем побежавшая в необычных направлениях. Сейчас перечту этот текст, написанный на едином дыхании, и пойму, что же все-таки в него не попало.
Не попали слеты КСП, и мне это даже самой удивительно. Казалось бы, такие яркие должны быть впечатления – а теперь при попытке вспомнить ничего и не вспоминается. Помню, что на слеты ездили либо кустами, либо хвостами – а мы почему-то никогда не вписывались в эти кусты, да так хвостами и ездили. Помню, что был какой-то знаменитый, 25-й, что ли, слет, смешно рифмовавшийся с 25-м съездом. Я наверняка была на нескольких слетах, но в памяти все слились в один, и кажется, что он длился три дня и все три дня поливал дождь.
Так получилось, что начиная с какого-то времени, я либо не интересовалась АП совсем, либо находилась под влиянием одного из немногих избранных мною мастодонтов, так что некоторые авторы совсем выпали из сферы моего внимания. Так, совершенно за бортом остались Митяев (он ведь не только «изгиб гитары нежной» написал, я знаю), Ланцберг, Иваси. Ивасей почему-то любят некоторые мои друзья-интеллектуалы, и это остается для меня большой загадкой. Ну мило, хорошо, но ведь один раз послушал – а второй скучно, глубины-то нету. Другое дело – Мищуки. Такого же примерно качества гитара и вокал сопровождают очень хорошие, к тому же не слишком известные, стихи (Кенжеев, Тарковский, Иртеньев, Самойлов) – эти, хоть и открылись позже Щ, у нас более или менее пошли. Дольский всегда казался банальным и пошлым, и продолжает казаться. Кочетков, Капгер, Анпилов, Сосновская и прочий «Первый круг» так до меня и не дошел: я тогда собиралась уезжать и по песням все больше учила иврит. А когда Казанцева появилась, уже вовсю распевала Шломо Арци в тени апельсинных деревьев. Городницкий мне всегда нравился очень – даже в мирзаяновские и щербаковские времена. И не должен бы, а нравился. Стихи у него качественные, и вообще весь он такой безыскусный, настоящий, надежный. Теперешние песни (в частности, на еврейскую тематику) не воспринимаю – но впрочем и слушала мало.
В самое последнее время из-за массивной фигуры МЩ выглядывали:
· Марк Фрейдкин – Левка его полюбил не на шутку и может слушать многоразово, я – нет, хотя безгранично ценю за переводы Брассенса
· Александр Левин – вот автор самобытный, талантливейший, единственный в своем роде, я б его точно любила, если б не надо было сравнивать сами знаете с кем
· Фролова, Якимов и прочая "Азия" – а тут сравнение идет с Мирзаяном, и тоже не в пользу "Азии". Их музыка на стихи великих поэтов кажется мне по большей части искусственной, надуманной – ее легко можно скинуть и забыть про нее – в отличие от мирзаяновской, для меня неотделимой от осчастливленных им стихов.
· Псой приезжал, очаровал вдрызг – но это вроде как не авторская песня... Паперный тоже частями – но и это тоже не она.
Ну вот, может и забыла кого-то, напомните, если что. А впрочем, если и забыла – то делов-то. Я ж не историю авторской песни пишу, а свои личные воcпоминания. Вспоминать оказалось интересно: потянешь за веревочку – а там еще откроется, и еще... Но и утомительно очень, уж не знаю почему. Объявляю антракт.
![]() |
![]() |
Начало (1), (2) – и вот окончание.
Мирзаян с Бережковым дружили семьями, благодаря этому и я у Володи с Люсей была пару раз в их квартире на Белорусской. Вроде помнится, что не просто так мы сидели у них на кухне, а по делу: вдохновленные сборником Мирзаяна, решили и для Бережкова тоже сделать сборник. Но тут нас, кажется, кто-то опередил. А может, у Володи не было тогда времени работать над текстом, не помню. Мне безумно нравились тогда и песни Бережкова, и как он их пел: широко раскрывая рот, растягивая гласные, странным и непривычным образом модулируя громкость. Мне нравились его хорошие тексты, идеально ложившиеся на нетривиальную музыку, его флирт с роком, экспериментирование с новыми формами, его яркая, оригинальная личность, обреченная на маргинальность - и при этом отсутствие малейшего намека на позу.
На концертах он рассказывал про таинственное поэтическое общество «СМОГ» («Самое Молодое Общество Гениев»), пел про пыльные московские дворы с золотыми шарами (я и сама росла в таком), про дальние страны, где раскуривают трубки, позже про прилетевших грачей на картине Саврасова, про жестоких детей и позднюю свободу.
Выбирая чужие стихи с большим вкусом, Бережков писал на них изысканную и пронзительную музыку, оттачивающую и дополняющую содержание стихов. Из них две мои любимые – «Прощание с друзьями» на стихи Заболоцкого и «Я не помнил ни бед, ни обид…» на стихи О.Чухонцева; похожая мирзаяновская «Ранним утром, покуда светает» на его же стихи написана позже, как будто Мирзаян тоже не мог оставить вниманием такого замечательного поэта.
А в песне «Сорок сороков» (отрывок из поэмы Виктора Коркии), Бережков оригинально поет о самом себе в третьем лице.
«...И снова прилетят грачи,
и юный Бережков заплачет,
и Петр вручит ему ключи,
и он в пустой карман их спрячет.
Заплачет мой бесценный друг
и всем откроет двери Рая,
и нас, толпящихся вокруг,
вперед пропустит, умирая.
На кухне, в райской тишине,
он мир исправить не пытался
и плача улыбался мне,
как мне никто не улыбался...»
Но в основном Бережков писал на свои собственные стихи, и тоже очень хорошие. Я любила из ранних «Мы встретились в Раю…», «Это в дальних-дальних странах...», из поздних (то есть теперь уже средних по времени, а тогда они были поздними, так как писались при мне) –«Тайнинку», «Соломинку», «Луковку» тоже, и конечно «Грачей» и «Кадаши».
«Тогда и надо было жить.
Кто знал, что дальше будет хуже,
и нам затянет горло туже
времён связующая нить...
И осеняет лишь теперь —
меня, уехавших, ушедших —
та наша арка, словно дверь,
времён живых и сумасшедших.»
Что же касается действительно поздних, песен постперестроечного периода – то с ними я толком не знакома и не знаю, что сказать. У меня есть диск, на котором штук семь неизвестных мне песен 90-х годов. Практически в каждой - то иконка, то церковка, то святой какой, то праздник православный – все это бесконечно меня отдаляет, чтоб не сказать отталкивает. Хотела дать здесь ссылок на Бережкова (того, которого любила) – а то меня все преследует мысль о том, что народ его как не знал, так и не знает. Однако смогла найти только какие-то ram-файлы, а они у меня не проигрываются. Подскажите, если кто знает, как найти mp3 этих песен:
· В широких шляпах, в длинных пиджаках… — Прощание с друзьями (Стихи Н.Заболоцкого)
· Я не помнил ни бед, ни обид… — (Стихи О.Чухонцева)
· Привыкли мы славить во все времена… — Пиросмани (Стихи Т.Табидзе)
· Эта женщина недописана... - Брошенная поэма (Стихи Л.Губанова)
·
· Мы встретились в Раю… — Танцы-6
· Это в дальних-дальних странах...
· На станции Тайнинка по Яузе-реке… — Тайнинка
· Нет проще ничего, нет ничего обычней… — Соломинка
· Прилетели грачи, но печальна земля… — Саврасов. Грачи прилетели
· Как в этот город вели все дороги… — Камо грядеши
· Любите меня, пока я жива… — Вера. Памяти В.Матвеевой
· Осталась церковь в Кадашах… — Кадаши
* * *
Володя и Алик были на моей отвальной в январе 1991 года, и этим я страшно горжусь. Помню, что Миша Смоляр записывал, профессионально, как всегда – ах, отзовался бы с одноклассников.ру, вдруг у него записи остались. Алик, конечно же, пел «Мне говорят, что нужно уезжать» и «Песню исхода», а что пел Володя, не помню – но наверное, мои любимые, перечисленные выше («Грачи», «Кадаши», «Прощание с друзьями») и «Еврейскую» на стихи Зусмана (только попав в Израиль, понимаешь, как мало она имеет к нему отношения). Понятно, что в первые мои годы в Израиле бывшесоветская АП, которая и так-то меня в последние московские годы не шибко интересовала, была и вовсе заброшена на пыльные задворки. Так что можно сказать, что на отвальной я прощалась не только с друзьями и с Москвой, но и со всей авторской песней заодно.
Однако перед тем как сказать АП прощальный шалом, я ей устроила такой подарочек от всей души, что мама не горюй. Сначала я этим подарком гордилась, затем стыдилась, теперь и то, и другое вместе. Попробую однако изложить по порядку, хотя какой тут порядок, если я ну совсем не понимаю, как поделить именно этот кусок моей жизни между двумя мемуарами – этим и французским. Вот что: попробую рассказать здесь коротко, а в тот, будущий, добавить всякого французского, если когда-нибудь его вообще напишу.
Итак, в 1989 году Дуньку в лице меня пустили в Париж. Первый раз вообще за границу, и сразу в Париж! – было от чего дежурно прослезиться на перроне Gare du Nord (разумеется, я ехала поездами, самолетом было страшно дорого). Привыкнув немного к воздуху Парижа, я решительно (нет, все же нерешительно) направилась в квартал Сен-Мишель, в редакцию журнала “Paroles et Musique” (о котором опять же расскажу, если напишу французский мемуар). Ибо, как и у всякого уважающего себя советского человека, у нас с собой было! У нас с собой была большая статья об авторской песне в СССР, которую я написала на своем французском как умела, а мой приятель Дидье, работавший тогда при французском посольстве, перевел ее на нормальный литературный французский. Свалившись на голову главному редактору Ришару Каннаво, я поразила его глубокими познаниями во французской песне (а в особенности, видимо, знанием его собственных статей про Клера и Сушона) – так что ему ничего не оставалось, как принять статью из моих дрожащих рук и обещать мне позвонить, когда ознакомится.
Ну, короче, на следующий день звонок: говорит Ришар Каннаво. – У меня сердце в пятки. – Мы хотим напечатать вашу статью, но увы, много заплатить не можем – всего 2500 франков. Согласны? – Согласна ли я? Да это ж просто немыслимая сумма! На что я ее потратила – это уже совсем другая история, а я лучше расскажу про статью. Напечатали ее в мартовском номере 1989 года:

на обложке - Бернар Лавилье, а в списке главных статей – моя "perestroika"!
![]() |
![]() |
Разумеется, ни Горбачев, ни все эти серпы-молоты, ни название “Les mots contre la Kulture” и не ночевали в скромном оригинальном варианте, а были пришпандорены продажными западными журналистами для пущей броскости. Но безусловно, та доля попсы, с которой пришлось примириться моей попсоненавистнической и антикоммерческой натуре, была минимальной и десять раз стоила публикации в этом замечательном журнале. Конечно же, ничто из того, что вызывало протест в моей воспитанной по-советски душе, сегодня меня нисколько не коробит. Название («Слова против культуры») вообще замечательное: слово «Kulture» намеренно написано с ошибкой – как бы «культура в кавычках».
В своей статье я сначала рассказывала про троих великих (Окуджава – "городской романс", Высоцкий – "народный герой", Галич – "гражданин"). Затем спрашивала себя, что я вижу после троих великих, оглядываясь вокруг. После них я видела попсово-коммерческий тренд (Никитины етс), походно-романтический (то, что Мирзаян смешно называл «костер-топор-березы-слезы») и камерно-философское направление. На котором я, собственно, и желала остановиться, тем более что если в музыкальном сопровождении и могло оказаться что-то интересное для французского уха, то это там. Не говоря уж о тех самых “Les mots contre la Kulture”.
![]() |
![]() |
Далее я рассказывала про Мирзаяна («Поэзия, положенная на музыку») и про Бережкова («Потерянное поколение»), по дороге упомянув еще довольно много имен. Всех в доброжелательном ключе, за исключением Долиной. Про Долину я поведала французскому народу не только то, что она мнит себя самой-самой (было дело), но и про песню, спертую у Бережкова. Делая это, я ни на минуту не задумывалась, надо или не надо: разум возмущенный кипел и уж больно хотелось отомстить за Бережкова, махнувшего на это дело рукой. Лет через десять мне стало стыдно за такую мелочность, но теперь, после оживленной дискуссии в прошлом посте, мне кажется, что и поделом (говорят, Бережкова до сих пор спрашивают, зачем он зачем он спёр у Долиной этот припев, а он только сокрушённо вздыхает). Впрочем, все равно сегодня этой статьи в тырнете нет (только обложка номера), так что и ладно.
***
Таким вот, значит, образом, на этой французской статье да на отвальной и закончился мой диссидентско-лирико-философский этап увлечения АП. Незадолго до моего отъезда Лешка принес мне кассету некоего Михаила Щербакова и сказал, что это и есть будущее АП. Послушала пару песен: чего-то такое про Крым (недаром его Ким хвалил) – подумаешь, тоже мне будущее.
Лет семь прожив в Израиле, к авторской песне не приближалась ни на шаг. Впрочем, в 1996 году Щербаков приехал в Израиль с концертом. Леша же в то время проводил в своем Фонде "Общественное Мнение" социологическое исследование аудитории Щербакова и по его результатам издал книжку под названием "Как варяг, наблюдающий нравы славян" и прислал ее мне, нам надо было только подъехать в Иерусалим и забрать ее - непосредственно у Щербакова. По этому поводу мы с Левкой вытащили из сундука две запылившиеся кассеты Щербакова и стали их слушать. Слушали мы их, как сейчас помню, по дороге на север нашей необъятной исторической родины. На сей раз благосклонно постановили, что вроде и ничего песни, но новое с трудом воспринимается, да и старое тоже с трудом, потому как отвыкли. Да и вообще российские барды, в частности этот новый – дело мрачное, темное, камерное, несколько пассе, а у нас тут слева море сверкает синее, справа – гора Кармель зеленая, впереди Хайфа – ну какие тут ваще барды? – думали мы. Не могу не добавить, что никогда не виденный Михаил Щербаков по этим песням представлялся мне тогда почему-то высоким стройным красавчиком, да еще и с усами – что-то вроде Кочеткова. Ну, бывает. А книжку про Щербакова у Щербакова так и не получилось забрать, о каковом сюре неоднократно вспоминали уже потом, заделавшись его фанатами.
В 1998 году Щербаков снова приехал в Израиль на гастроли. И в третий раз закинул старик невод. Нет, ну теперь-то уж точно надо было пойти – а то так и слышно отовсюду: Щербаков- Щербаков, сколько ж можно? Будущая
![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
Я ошибалась. Слушали, пока переписывали кассеты, потом слушали еще. И еще. Необычно. Мастерски. Ярко. Глубоко. Неисчерпаемо. Нашли сайт www.blackalpinist.com/scherbakov/, подписались на рассылку. Лешка прислал второй тур анкеты ФОМ – проект Щ-2. И все еще вопросы типа «Когда вы подсели на песни МЩ» умиляли и смешили. – Никто никуда и не думал подсаживаться – с достоинством отвечала я анкете, - песни отличные, очень нравятся, это да – но фанат не я: как захочу выключить – так и выключу, да и другим впарить не стремлюсь. И снова ошибалась: под определение «фанат» мы с Левкой попали довольно скоро.
В 2002 году, когда Дима Полонский, тогдашний редактор сайта, объявил конкурс на свое замещение, Левке приглянулась идея стать его преемником. Как раз Дима собирался приехать в Израиль в гости, и к его приезду мы устроили торжественно-шутливую передачу полномочий, собрав «1-й израильский съезд любителей Щербакова». Это получилось очень хорошо, смешно и тепло, и мы ввели эти "съезды" в традицию (номер 2, номер 3), знакомясь при этом каждый раз с интересными, яркими и совершенно замечательными людьми. Тут такая штука получается: если человек любит МЩ – он всегда яркий и неординарный, серых не бывает. Поэтому когда видишь такого человека, автоматически предполагаешь, что он любит МЩ, ну а если нет, то в силу досадного недоразумения его просто не знает, и тогда надо срочно просветить и заставить любить. Лет пять нам понадобилось, чтоб понять, что вероятность подсадки клиента 50 на 50, и прекратить это дурацкое миссионерство. Со временем вернулась также способность слушать песни других авторов (не всех) – но Щербаков до сих пор остается единственным и непревзойденным. При этом я, казалось бы, я лишаю себя дополнительной духовно-эстетической песенной пищи – но это только кажется. У МЩ песен много, половина из них бесконечна – хватает надолго.
***
Ну и вот, на этом заканчивается история моих отношений с авторской песней в трех частях, начавшаяся вполне стандартно, а затем побежавшая в необычных направлениях. Сейчас перечту этот текст, написанный на едином дыхании, и пойму, что же все-таки в него не попало.
Не попали слеты КСП, и мне это даже самой удивительно. Казалось бы, такие яркие должны быть впечатления – а теперь при попытке вспомнить ничего и не вспоминается. Помню, что на слеты ездили либо кустами, либо хвостами – а мы почему-то никогда не вписывались в эти кусты, да так хвостами и ездили. Помню, что был какой-то знаменитый, 25-й, что ли, слет, смешно рифмовавшийся с 25-м съездом. Я наверняка была на нескольких слетах, но в памяти все слились в один, и кажется, что он длился три дня и все три дня поливал дождь.
Так получилось, что начиная с какого-то времени, я либо не интересовалась АП совсем, либо находилась под влиянием одного из немногих избранных мною мастодонтов, так что некоторые авторы совсем выпали из сферы моего внимания. Так, совершенно за бортом остались Митяев (он ведь не только «изгиб гитары нежной» написал, я знаю), Ланцберг, Иваси. Ивасей почему-то любят некоторые мои друзья-интеллектуалы, и это остается для меня большой загадкой. Ну мило, хорошо, но ведь один раз послушал – а второй скучно, глубины-то нету. Другое дело – Мищуки. Такого же примерно качества гитара и вокал сопровождают очень хорошие, к тому же не слишком известные, стихи (Кенжеев, Тарковский, Иртеньев, Самойлов) – эти, хоть и открылись позже Щ, у нас более или менее пошли. Дольский всегда казался банальным и пошлым, и продолжает казаться. Кочетков, Капгер, Анпилов, Сосновская и прочий «Первый круг» так до меня и не дошел: я тогда собиралась уезжать и по песням все больше учила иврит. А когда Казанцева появилась, уже вовсю распевала Шломо Арци в тени апельсинных деревьев. Городницкий мне всегда нравился очень – даже в мирзаяновские и щербаковские времена. И не должен бы, а нравился. Стихи у него качественные, и вообще весь он такой безыскусный, настоящий, надежный. Теперешние песни (в частности, на еврейскую тематику) не воспринимаю – но впрочем и слушала мало.
В самое последнее время из-за массивной фигуры МЩ выглядывали:
· Марк Фрейдкин – Левка его полюбил не на шутку и может слушать многоразово, я – нет, хотя безгранично ценю за переводы Брассенса
· Александр Левин – вот автор самобытный, талантливейший, единственный в своем роде, я б его точно любила, если б не надо было сравнивать сами знаете с кем
· Фролова, Якимов и прочая "Азия" – а тут сравнение идет с Мирзаяном, и тоже не в пользу "Азии". Их музыка на стихи великих поэтов кажется мне по большей части искусственной, надуманной – ее легко можно скинуть и забыть про нее – в отличие от мирзаяновской, для меня неотделимой от осчастливленных им стихов.
· Псой приезжал, очаровал вдрызг – но это вроде как не авторская песня... Паперный тоже частями – но и это тоже не она.
Ну вот, может и забыла кого-то, напомните, если что. А впрочем, если и забыла – то делов-то. Я ж не историю авторской песни пишу, а свои личные воcпоминания. Вспоминать оказалось интересно: потянешь за веревочку – а там еще откроется, и еще... Но и утомительно очень, уж не знаю почему. Объявляю антракт.